Публикации и видео

Как же раньше жили без вас, господа психологи?

Впечатление очень сильное. Ты, лектор курса «Психология для священников» (этот курс мы вели вместе с Борисом Сергеевичем Братусем), заходишь в зал, полный черных ряс, где множество немолодых людей смотрят на тебя особым взглядом человека, привыкшего принимать исповедь.

И каждый раз в этой аудитории звучит одно и то же. «Все, что вы говорите, нам понятно: “бартерные” отношения с Богом, полное внутреннее непопадание в себя, желание, чтобы все время оправдывали и гладили по головке, — мы встречаем это каждый день. Но как же раньше — сто, двести лет назад — верующие жили без психологии?».

Вопрос очень правильный.

Антропологи и исследователи истории религии в один голос говорят: древний мир был глубоко религиозным. Всюду, во всех концах света. Наиболее точно из психологов об этом писал Карл Густав Юнг, показавший, что психика человека прошлого была целостной благодаря тому, что он удерживал две реальности — физическую и метафизическую, мир земной, где есть смерть, начало и конец, где бьются добро и зло, и мир духовный, где есть ясность, целостность и гармоническая красота. И воспринимать мир именно так было нормой для человека.

Более того, для древнего человека материальный мир был вторичным и реальным лишь в той степени, в какой в нем присутствовало духовное измерение (сравните с днем сегодняшним — все наоборот!). В его религиозности не было невроза — он чувствовал себя собой, и вера была естественным способом понимания бытия.

Но вот в XVII веке начинается процесс десакрализации. Наступает эпоха нового способа понимания мира — научного, рационального, в котором религиозности отводилась второстепенная роль, а некоторые называли ее не более чем продуктом человеческого общества, а вовсе не изначальной реальностью.

И постепенно человек становится клеточкой этого динамического процесса.

Как человек перестал себя чувствовать

Традиции стали рушиться — те традиции, которые удерживали религиозное сознание, не требуя глубокого осмысления. В результате традиций нет, никто никому ничего не передает, и каждое новое поколение становится перед своим собственным, индивидуальным, уникальным выбором — так, словно никакой истории не существует.

Человек не способен больше удерживать две реальности — для него остался лишь мир материальный. Даже в психологии — науке о душе — убрали душу, ведь ее нельзя измерить, взвесить, просчитать, «поэтому не будем ее трогать». Нет способов, средств, которые воздействуют на глубинные душевные процессы. Все больше апелляции к мозгу, к рацио. Происходит раздвоение психики человека.

Что это значит в каждодневной жизни? Посмотрите на воспитание современных детей: в них впихивают как можно больше знаний: в три они должны говорить по-английски, в пять — решать математические задачи, стопками читать стихи, в которых они ничего не понимают. Это тенденция. Если будете много знать — будет вам счастье в жизни. Состояние души никого не волнует — это, мол, лирика.

Современному миру нужен человек, который может хорошо воспринимать, перерабатывать, воспроизводить информацию (максимально близко к тексту), быть успешным, конкурентным. Что этот человек чувствует, где его тревоги, страхи, желания? Все это остается за скобками. А куда оно девается? Вытесняется.

Мы довольно плохо себя осознаем, почти не чувствуем то, что живет в глубине нас. Есть рациональные вещи, которые я понимаю (около 5-10% от всего), и множество того, чего я не понимаю — воля, эмоции, аффекты, травмы (90-95%). Мы заплатили за десакрализацию схлопыванием собственной психики. И когда у человека такое расщепленное сознание, он несет его с собой в любую религию.

Священник-«родитель» и прихожанин-«ребенок»

С чем часто сталкивается человек, приходя в православное пространство? «Ты не там стоишь», «не вовремя крестишься», «в неправильной одежде», «за разговоры в храме посылаются скорби» и так далее. Есть некие правила, рамки, и ты должен в них встроиться. Никого не интересует, знаешь ты о них или нет. «Ты пришел в наш дом, и поэтому ты уже должен знать его правила».

В церкви очень много тех, кто говорит: «Сейчас мы вас научим. А вы давайте учитесь. И не задавайте дурацких вопросов». В огромной степени это связано с психологией, а никак не с христианской религией.

Мне вспоминается случай, который произошел в приходе митрополита Сурожского Антония. Однажды на литургии владыка вышел на проповедь и сказал: «Сейчас в храм зашла женщина с коляской. И кто-то из вас сделал ей замечание. Она ушла. И, возможно, больше никогда не вернется. Я своей священнической властью приказываю тому, кто это замечание сделал, до конца дней молиться за эту женщину и ее ребенка». И ушел в алтарь.

Это было очень жестко. Но надо знать, сколько мягкости, доброты и теплоты проявлял владыка к своим чадам, он имел право на такие слова!

В храме очень много того, что могут анализировать психологи. Я вам напомню схему транзактного анализа: у каждого человека есть как бы три ипостаси — родитель, взрослый, ребенок. Общение между людьми возможно по строго заданным линиям: родитель-ребенок, ребенок-родитель, взрослый-взрослый. В какой позиции постоянно находится священник? В позиции родителя. И люди (не все, но многие) обращаются к нему из ипостаси ребенка (батюшка-возьмите-на-себя-ответственность): «Батюшка, благословите! Батюшка, посоветуйте, что мне делать? Батюшка, мне налево или направо?». Каково постоянно быть «родителем» взрослым людям? Невыносимо. А если мы представим в качестве батюшки человека властного? Он поверит в то, что решает судьбы людей!

А потом этот ребенок-прихожанин перерождается и говорит: «А теперь я буду родителем! Так, кого тут надо поучить? Сейчас мы вас научим». И, действуя по этой схеме, человек проходит мимо главного: взаимодействия «взрослый-взрослый». И это — еще уровень психологии, душевный уровень, здесь пока нет речи о духовности.

Критерии невротической религиозности

В невротической религиозности нет речи про личность, ведь личность — это выбор, свобода, способность выдерживать неопределенность. Невроз на это не способен. Человек, отказавшийся от собственного выбора, всегда ждет себе помощи, ожидает изменения собственной жизни извне. Глубинный запрос: «Дайте!» Не «нате».

Посмотрите вокруг — вы увидите, что много людей с таким мотивом приходят в церковь: «Я Тебе, Господи, это, а Ты мне — то. Ах нет?! Ну все!». И у человека возникает обида на Бога, ведь «я так старался, а Он?!».

Бог пытается дать нам почувствовать, что мы прощены и любимы, а мы не хотим. Мы привыкли жить в состоянии тревоги, страха, напряжения и по-другому не умеем.

Стиль невроза задает характер — либо внутрь себя, либо в сторону обвинения других. И это работает как в Церкви, так и вне ее. Или «виноваты близкие, я вот каюсь каждую неделю, но ничего не меняется, потому что они меня достали». Или «ничего не меняется, потому что я не могу себе чего-то простить».

В неврозе человек действует в логике самооправдания или самообвинения, самонаказания или наказания других. Там по-настоящему нет главного — другого человека. Это основной критерий. Невротическое «дай» не видит другого человека, как не видит его и невротическая вина. И, как ни парадоксально, оно не видит и самого себя.

В неврозе нарушена оптика восприятия, и нет встречи с реальностью. Вместо нее всегда какая-то картинка, страшная ли, прекрасная ли, но — нереальная. Все «слишком» — слишком черное, слишком белое, ярко-красное.

Психологические проблемы верующего, по сути, те же, что и у неверующего, но здесь может быть еще и религиозная подоплека. «Ну как любить себя — ведь это же грех?», «Как добиваться чего-то от других, ведь я их могу обидеть?». Возникают реверансы к смирению — и все время не по делу, не к месту, не про жизнь. Вырванные из контекста религиозные идеи используются ради своих невротических целей, и человек этого даже не понимает.

Задачей тут может быть переход от инфантильной религиозности (карающий Бог, страх наказания) к религиозности взрослой (Бог — Отец, Собеседник), вхождение в ответственность, преодоление невротического чувства вины, страха наказания, калечащего, а не исцеляющего душу. Ведь если есть страх невротический, то страха религиозного не будет. Первый затмит второй. Отчаянное «Бог меня не прощает» может значить лишь одно: человек сам не прощает. Мысли «Господь меня карает» и «все плохое — от меня» проходят красной нитью через жизнь невротика. Одна моя клиента сломала руку и считала себя в этом виноватой, потому что она «навыла беду». Надо, чтобы рядом с таким человеком оказался кто-то, кто сказал бы: «Нет. Ты просто сломала руку. И все».

Чтобы иметь страх Божий, надо быть собой, надо стать личностью, умеющей сказать: «Я есть, Господи. И я боюсь — но боюсь осквернить Тебя своим грехом, боюсь потерять любовь к Тебе».

Самоагрессия под видом аскетики

В невротической психологии много аутоагрессии, то есть агрессии, направленной против самого себя. Когда такой человек приходит в Церковь и сталкивается с понятием греха, — пиши пропало. Его внутреннее неприятие себя получает «религиозное оправдание». Он будет заниматься бесконечным самонаказанием и самокритикой, думая, что это путь к праведности.

Случай из практики. Ко мне однажды пришел очень зажатый человек: с одной стороны, в нем чувствовалось желание реализоваться, с другой — закомплексованность и неуверенность в себе, а это путь к аутоагрессии. В своих аскетических практиках он не знал меры: брал посты, которые современный человек не может выдержать, молился все свободное от работы время — по три акафиста в день, масса канонов, чтение Ветхого Завета. Священник говорил ему: «Вот это я понимаю… Здорово!», не осознавая, что этот прихожанин ревностен не из страха Божия, а это направленная на себя агрессия, «чтобы жизнь малиной не казалась». (Позже мы с этим священником поговорили, и он дал благословение своему чаду читать не больше утренних и вечерних правил и поститься, как все).

Как сказал другой мой знакомый священник: «Почему в нашем сознании грех затмил любовь?» Пока человек не разберется со своей психологией, пробиться к духовности ему будет очень сложно.

Мы должны видеть, кто мы есть

Взрослый, зрелый человек на неприятности реагирует таким рассуждением: «Да, непросто… Сейчас немножко побоимся и начнем думать, как справиться». И действует — да, получая шишки, но вместе с ними и навыки, опыт, мудрость. В пятый раз падать не так страшно, зато подниматься значительно легче.

Невротик говорит: «О, Боже! Всё… Конец… Нет, только не это!». Он отворачивается от реальности, которая кажется ему невыносимой. Оправдывается, рационализирует, вытесняет, защищается — что угодно, только не действует.

Часто невроз толкает нас к возрастанию. Человек страдает и хочет выбраться из кризиса. Неслучайно все великие психологи — Эрих Фромм, Виктор Франкл — считали, что невротик лучше, чем адаптант, который просто слился с толпой и играет по правилам. Его просто нет. Невротик — худо-бедно, криво-косо, но как-то борется за свое «я».

Возрастание идет через преодоление, это борьба. Помните «Легенду о Великом инквизиторе» у Достоевского? Когда инквизитор говорит «Христу»: «Зачем ты опять пришел? Людям не нужна твоя свобода, они отдали ее нам. Дай им уйти, не родившись». Невроз — это как раз попытка родиться. А адаптирование — согласие не быть.

Человеку, вышедшему из невроза, не становится проще жить. Сложнее, но интереснее, богаче. Солнце светит, и творческая жизнь бьет изнутри. И становится возможной глубокая личностная вера, в которой сгорают страхи и невыносимое оказывается посильным.

Наталия Инина

По материалам портала Матроны.ру